Самый первый, нежно любимый... Далеко не идеальный, но переписывать не буду, потому что первый. Сохраню, как хранят родители детские рисунки.
Название: Враг мой
Жанр: Angst
Пейринг: ГП, СС
Рейтинг: R
Дисклеймер: Есть дисклеймер!
Саммари: Всё привычно - двое в камере, Я и Снейп
Предупреждения: ООС, AU, POV
Размер: мини
Статус: закончен
Название: Враг мой
Жанр: Angst
Пейринг: ГП, СС
Рейтинг: R
Дисклеймер: Есть дисклеймер!
Саммари: Всё привычно - двое в камере, Я и Снейп
Предупреждения: ООС, AU, POV
Размер: мини
Статус: закончен
Сырые тёмные стены. Слепое маленькое окошко под самым потолком не в силах поймать ни одного лучика солнца, даже если снаружи – майский полдень. В дальнем углу по стене стекает тонкая струйка воды и уходит в отверстие в полу. Местные гигиенические удобства и, по совместительству, единственное спасение от жажды в этом каменном мешке. Ну, если не считать миски гнилой похлёбки один раз в сутки. Или в несколько суток – смена дня и ночи в Азкабане весьма условное явление.
Обычно я сижу на куче тряпья в углу, обхватив колени и прижавшись к ним лбом, просто потому, что так хоть чуть-чуть теплее. Первое время я бегал по камере, стучал кулаками в дверь, орал, швырялся миской в сквиба, раздающего пищу.
читать дальшеПотом я пытался задобрить его, разговорить, чтобы узнать хотя бы, что сталось с моими друзьями после того, как той зимней ночью нас троих, оглушённых и задыхающихся, выволокли из палатки люди в чёрных плащах и серебряных масках. Меня сразу обездвижили, - краткая аппарация,- и бросили к ногам Волдеморта. Я приготовился умереть, как герой, но Тёмный Лорд только скользнул по мне равнодушным взглядом красных нечеловеческих глаз: «Финеас и вправду знал, что говорит. В Азкабан!» С тех пор я не видел никого, кроме горбатого сквиба, толкающего по коридору скрипучую тележку с тем, что здесь называется едой. Я никогда не слышал от него ни единого звука, может, он глухонемой?
Ещё чуть позже я пытался заточить о камни край миски, чтобы перерезать себе глотку. Но миска, хоть и выглядела оловянной, оказалась тверже алмаза. К тому же, если не возвращать посудину, останешься без еды. Я продержался четыре дня, а на миске, похоже, даже не прибавилось царапин.
Теперь я почти всё время сижу. Дементоры ко мне не заглядывают, но они всегда рядом – стылая безнадёжность не оставляет даже во сне. Единственное чувство, которое позволяет не сойти с ума – это ненависть, ненависть к предателю, к убийце. Я надеюсь, что моя ненависть когда-нибудь станет настолько осязаемой, что выползет отсюда через кривое окошко и задушит его, где бы он ни был.
В последнее время в камере снова стало холоднее, наверное, на воле наступила осень. В иное утро маленькая лужица в углу моей камеры оказывается затянутой тоненькой плёночкой льда. Сегодня я впервые за много месяцев слышу звуки, отличные от неровного шарканья старого сквиба и скрипа колёс его тележки. В коридоре топают, громыхают железными дверями, я различаю грубые окрики, смех, перемешанные со стонами боли и бессвязными мольбами. Мне кажется, что я слышу знакомые голоса и, как сумасшедший, я мечусь около двери, пытаясь найти хотя бы микроскопическую щёлку, увидеть хоть что-то. Зря. Вскоре тюремщики уходят, и вновь воцаряется полная тишина. Я пытаюсь кричать, но безуспешно – может быть, толстые стены не пропускают звуков, а может, на все двери наложены чары неслышимости.
Апатия, в которой я пребывал несколько месяцев, вновь сменяется отчаянием. Я мечусь по своей клетке – пять шагов в длину, три – в ширину, - грызу собственные кулаки и даже, по-моему, в какой-то момент пытаюсь разбить себе голову о стену, не помню. Потом падаю на груду влажного тряпья, служащую мне постелью, и рыдаю, пока измученный мозг не погружается в сон. Будит меня лязг железных петель. Дверь моей камеры открывают пинком, так, что она с силой ударяется о стену, я вскакиваю, рефлекторно вжимаясь спиной в холодный камень, однако вошедшие не обращают на меня ни малейшего внимания. Двое тюремщиков втаскивают в камеру человека, который, как только его отпускают их грубые руки, валится на замызганный пол бесформенной кучей.
- Можешь считать, что ты нашёл то, что искал, мразь, - смеётся старший из охранников и с размаху ударяет лежащего сапогом. Раздаётся тошнотворный хруст ломающейся кости и сдавленный хрип. – Жри, падаль, подавись!
Эти гнусные животные весело гогочут, выходя из камеры. Безмолвный сквиб запирает дверь.
Некоторое время я наблюдаю за неожиданным соседом. Тот неподвижен, о том, что он вообще ещё жив, свидетельствует только неровное хриплое дыхание. В конце концов, я решаю посмотреть, не смогу ли я чем-нибудь помочь – хотя чем может помочь узник с пустыми руками другому узнику, - и трогаю его за плечо:
- Сэр, вы меня слышите? Кто вы? Как вас зовут?
Ответа нет. Я осторожно, надеясь, что мои неловкие движения не причинят незнакомцу лишней боли, переворачиваю его на спину. Моему взору предстаёт изорванная в клочья одежда, не скрывающая глубоких ран и ожогов на груди и животе, мертвенно-бледное лицо, искусанные в кровь губы, закрытые глаза, длинные, слипшиеся от крови и грязи чёрные волосы… Я отшатываюсь. Передо мной тяжело, с хрипом втягивая каждый глоток воздуха, лежит мой враг, тот, для кого я копил свою ненависть все эти месяцы, тот, для кого бессонными ночами я изобретал самые изощрённые способы казни, – мой бывший профессор зельеварения Северус Снейп.
Первый мой порыв - схватить эту сволочь за шею и долго, с наслаждением душить, ощущая, как хрустят под пальцами тонкие хрящи его гортани, как булькает кровь в его трахее, как дёргается в предсмертных судорогах его тело. В следующее мгновение, представив, как я расправляюсь с беспомощным человеком, я ощущаю столь сильный приступ тошноты, что едва успеваю добежать до импровизированного туалета, прежде чем меня выворачивает наизнанку. Когда мой желудок, наконец, успокаивается, я возвращаюсь на свою убогую постель и сажусь, привычно обхватив колени руками.
Проходит, наверное, около часа, Снейп не шевелится. По коридору грохочет тележка, приоткрывается бронированная заслонка смотровой щели, пропуская две миски с похлёбкой. Я съедаю свою порцию, затем, решив, что ему всё равно не надо, и профессорскую. Отправляю пустые миски обратно. Голова, отвыкшая от такого обилия впечатлений, нещадно болит, однако впервые за всё это время я чувствую себя почти счастливым: меня переполняет злобная радость, я просто фонтанирую ей, ведь злобный слизеринский ублюдок наконец-то получил по заслугам, пусть и не от меня. Возвращаясь на своё место, я вынужден обойти неподвижное тело на полу и с трудом удерживаюсь от того, чтобы изо всех сил не двинуть его ногой по рёбрам.
Лихорадочная эйфория не даёт мне уснуть, хотя, по моим расчётам, уже наступила глубокая ночь. Из мстительных видений меня вырывает донёсшийся до моих ушей глухой стон. Я смотрю на Снейпа. Он пытается приподняться, падает. Несколько минут лежит неподвижно, тяжело и неглубоко дыша, подтягивает ногу, опирается на локоть и с трудом переворачивается на бок. Судорожно кашляет, сотрясаясь всем телом и, судя по звукам, захлёбываясь собственной кровью, бессильно опускается на пол и снова затихает.
Я надеюсь, что проснувшись утром, обнаружу, что Снейп уже сдох, но он разочаровывает меня. Мало того, за ночь этот живучий гад отполз к стене и теперь полусидит, опершись спиной на сырые камни. Кажется, что он опять без сознания, но стоит мне привстать, его глаза открываются, и я слышу хриплый шёпот:
- Кто здесь?
Я подхожу, чуть наклоняюсь, нависая над ним, как он когда-то нависал надо мной на уроках и заглядываю ему в глаза. Один глаз у Снейпа полностью залит кровью, и глубокая чернота радужки на алом фоне смотрится даже ужаснее, чем его обычный свирепый взгляд. Он моргает, фокусируя взор, и шепчет:
- Поттер…
Лицо Снейпа искажается непонятной гримасой – не то усмешка, не то оскал, и он повторяет:
- Поттер.
По-моему, он пытается засмеяться, но в груди у него булькает, он хрипит и бледнеет ещё больше, хотя это и кажется невозможным. Почему-то этот смех бесит меня настолько, что я взрываюсь и ору на него, осыпая оскорблениями, выплёскивая всю ненависть, что скопилась в моей душе. Схватив Снейпа за плечи, я трясу его, ударяя головой об стену, пока не осознаю, что профессор меня уже не слышит, а в моих руках болтается безвольное тело – он снова потерял сознание. Я отбрасываю его и долго умываюсь ледяной водой, подставляя сложенные ковшиком руки под тонкую струйку, сочащуюся из-под камней.
Дни вновь становятся однообразными, только теперь у меня появилось развлечение – наблюдать за Снейпом. Первый день почти целиком он проводит в беспамятстве, периодически бредит, неразборчиво бормоча что-то сквозь стиснутые зубы, и жар от него идёт такой, что кажется, нашу камеру оборудовали печкой. В те краткие минуты, когда Снейп в сознании, он медленно, но упорно продвигается к нашему единственному источнику воды. Пару раз я замечаю, как он проводит рукой по влажным камням и облизывает пальцы, но никакого желания помогать ему у меня нет. В конце концов, именно он виноват в том, что я гнию здесь, в гибели моих друзей. Портрет бывшего директора Хогвартса Финеаса Найджелуса Блэка, который Гермиона неизвестно зачем прихватила с собой, мог донести о нашем местонахождении только Снейпу, в кабинете которого находился второй портрет. Кажется, Гермиона так и не поверила до конца, что Снейп – предатель, и взяла портрет как средство связи с ним на самый крайний случай. Досвязывалась…
К утру второго дня он добирается-таки до вожделенного угла и в течение следующих суток практически не двигается, только иногда приподнимаясь, чтобы набрать в ладонь воды и попить, и совершенно не обращая внимания, что я справляю свои естественные надобности в каком-то футе от его головы.
На третий день Снейп поднимается на ноги. Это не особенно сложное в обычных условиях действие занимает у него, по моим прикидкам, около двух часов и когда, наконец, ему удаётся выпрямиться, прислонившись к стене, у меня создаётся впечатление, что он вот-вот рухнет обратно. Стоя Снейп выглядит ещё страшнее, чем лёжа: многие раны на его теле открылись от прикосновения заскорузлого тряпья, служащего профессору одеждой, и кровоточат, левая рука висит плетью. Вдобавок, у него явно сломано несколько рёбер, потому что дышит он очень осторожно и неглубоко. Но, несмотря на, казалось бы, мало совместимый с жизнью внешний вид, профессор стоит и даже умудряется по стеночке дойти до миски с едой. Правда, на этом силы Снейпа, похоже, истощаются, он сползает по стене на пол и остаётся недвижим до самого вечера. В душе моей против желания начинает зарождаться восхищение этим необычайным человеком, его волей к жизни – я абсолютно уверен: на его месте я скорее всего так бы и умер на грязном полу посередине камеры, не сдвинувшись ни на дюйм.
Тюремная жизнь течёт своим чередом. Снейп учится ходить, сначала опираясь на стену всем телом, потом придерживаясь за неё рукой. На пятый день из остатков того, что когда-то было его мантией, профессор, при помощи здоровой руки и зубов, сооружает себе повязку. Перед тем, как поместить туда сломанную руку, он долго сидит в углу и что-то делает с собственной кистью и предплечьем, шипя сквозь зубы не хуже змеи Волдеморта и периодически закрывая глаза и откидываясь к стене, чтобы передохнуть. Несколько раз я явственно слышу хруст сдвигаемых костей, и от этого звука мой желудок скручивается узлом и настойчиво пытается избавиться от своего скудного содержимого. К моменту окончания мазохистской экзекуции цвет лица у Снейпа нежно-зелёный, на лбу – крупные капли пота, но в глазах отсвечивает удовлетворение. Подозреваю, что цвет моего лица не сильно отличается от снейповского.
В один из дней Снейп подходит к двери во время раздачи ужина и что-то негромко говорит старику-разносчику. И, - у меня глаза на лоб полезли от удивления, - сквиб, которого я считал глухонемым, отвечает! Неохотно, односложно, но отвечает! Через какое-то время он притаскивает в нашу камеру ветхий матрас, набитый гнилой соломой и драную, давно потерявшую цвет и форму шерстяную мантию. Мантия велика Снейпу, по крайней мере, на три размера, но в наших условиях это даже плюс. Я изумлён настолько, что полночи верчусь на своём скудном ложе, не в силах уснуть.
Как только у Снейпа появляется достаточно сил, чтобы уверенно держаться на ногах, он начинает методично исследовать нашу камеру, внимательно рассматривая каждый камень. Кое-где он задерживается, стирает многолетний налёт плесени, ощупывает и чуть ли не обнюхивает своим знаменитым носом какой-нибудь участок стены, по виду вроде бы совершенно не отличающийся от других. Как-то ночью, дождавшись, пока он уснёт, я долго разглядываю один из таких камней, но ничего интересного не обнаруживаю.
Меня Снейп просто не замечает. Когда я, вконец ошалев от одиночества, пытаюсь обратиться к нему с вопросом, он игнорирует меня, как до этого «глухонемой» сквиб. Я кричу, размахиваю руками, пытаюсь вставать у него на пути – он, с абсолютно непроницаемым лицом глядя сквозь меня, аккуратно обходит препятствие и продолжает заниматься своими непонятными исследованиями. Моя, затихшая было, ненависть вновь поднимает голову. Однажды я слышу, как Снейп разговаривает во сне. Кричит во сне он регулярно, да и я, наверное, не реже, а вот членораздельную речь я слышу впервые. «Грейнджер, - говорит он отчётливо, и я подпрыгиваю на постели, - я приказываю вам взять портключ». И всё. Мои мысли пускаются вскачь. Неужели он встречался с Гермионой после того, как нас захватили?
Я решаю, что найду способ вытрясти из него всё, что он знает о судьбе моих друзей, но не тут-то было. Снейп по-прежнему не видит меня в упор. Я прошу, угрожаю, умоляю, даже становлюсь перед старым козлом на колени и плачу – ничего не помогает. Когда грёбаный профессор в сотый раз пропускает мимо ушей мой прямой вопрос, я бью его кулаком так, что он отлетает к стене. Этот ублюдок даже не изменяется в лице, проводит по рассечённой губе пальцами, смотрит на измазавшую их кровь, поднимается и молча идёт умываться. Не знаю, почему я не убил его, просто не знаю.
По моим ощущениям, проходит примерно месяц, когда в нашу камеру вновь врываются те два здоровенных борова и забирают Снейпа. Я мечусь по камере, раздираемый противоречивыми чувствами: одна часть меня надеется, что этой сволочи пришёл конец, а другая готова лезть на стену от отчаяния и перспективы возвращения проклятого одиночества. Хотя скользкий гад упорно отказывается меня замечать, он всё равно остаётся живым человеком, который дышит, ест, двигается рядом и от этого становится хоть немного легче. И я старательно загоняю поглубже нелепую мысль: я боюсь за Северуса Снейпа!
К вечеру Снейпа возвращают. Опять без сознания. Видимых ран на этот раз нет, зато кожа сплошь покрыта звёздочками лопнувших сосудов, а мышцы скручены в тугие жгуты. То и дело его выворачивают судороги, профессор бьётся затылком о каменный пол и в который раз прокусывает насквозь нижнюю губу, по подбородку стекают тонкие алые струйки, теряясь в отросшей чёрной с проседью щетине. Я знаю, что с ним: его пытали Круциатусом долго, тщательно и со вкусом. От такого сошли с ума родители Невилла. Я ловлю себя на том, что ужасно боюсь, что Снейп сойдёт с ума и мне придётся существовать в одной камере с безумцем, бегаю вокруг извивающегося на полу тела и абсолютно не представляю, что же мне теперь делать.
Постепенно судороги становятся реже, хотя сведённые мышцы всё равно не расслабляются до конца. Потом он открывает глаза – бездонные чёрные колодцы, наполненные болью. Я становлюсь на колени рядом с профессором и безуспешно пытаюсь поймать его взгляд – есть ли там хоть искорка разума? Похоже, он меня не видит. Я, впервые в жизни горько сожалея о том, что не владею легиллименцией, наклоняюсь ниже, всматриваясь в глубину его зрачков. Говорят, что если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на тебя.* Я чувствую внезапное головокружение и падаю, падаю…
…Роскошный особняк, зелёные с серебром портьеры, витиеватые вензеля с буквой М. Малфой-мэнор? Коридор, увешанный портретами, напротив одного из них стоит Малфой-старший. «Долго же ты думал, Финеас». «Ты же знаешь, Люциус, для нас, портретов, почти невозможно обойти прямой запрет директора»…
…Сумрачное подземелье, факелы с магическим пламенем, серебряные кольца-держатели с тем же вензелем, что и портьеры наверху. Дверь одной из камер открыта, в дальнем углу сгрудились оборванные тени. Мелькает рыжая макушка Рона, или показалось?! «Что-то я не вижу Поттера, Люциус, опять упустили мальчишку?» - в бархатном голосе Снейпа – язвительная насмешка. «Ищещь своего подопечного? Я думал, ты умнее, Северус» - нескрываемое торжество в серых глазах сменяется удивлением, навсегда запечатлённым в них зелёной вспышкой…
…Бой в коридорах Хогвартса. Окровавленный Люпин с трудом отражает атаки троих Пожирателей Смерти, прикрывая спиной нишу, в которой сжались двое перепуганных мальчишек. Двое незнакомых волшебников сражаются спиной к спине, оба уже не единожды ранены. Откуда-то сверху падает чёрный вихрь, отбрасывает троицу, нападающую на оборотня, превращается в разъярённого Снейпа. Я содрогаюсь – таким я его ещё не видел. И, надеюсь, не увижу никогда. Все фирменные свирепые взгляды, насмерть поражающие первокурсников – просто ласковая улыбка по сравнению с тем, что написано сейчас на его лице. Древний замок помогает своему директору изо всех сил: на голову нападающим сыплются камни, доспехи покидают свои ниши и становятся на пути Пожирателей, но тех намного больше и остатки почти разгромленного Ордена Феникса продолжают отступать, огрызаясь из последних сил…
…Выручай-комната. Тонкс рыдает над бесчувственным телом Ремуса Люпина. Широко открытые мёртвые глаза Минервы МакГонагалл. Около двух десятков перемазанных в пыли и крови детей и взрослых толпятся у дальней стены, держа наготове палочки. Дверь сотрясается от ударов снаружи, вот-вот рухнет. Голос Снейпа перекрывает какофонию криков: «Грейнджер, ко мне!» Подбегает растрёпанная, заплаканная Гермиона, Снейп достаёт из кармана мантии серебряный кулон на длинной цепочке, протягивает ей. – «Соберите всех. Цепочка длинная, должно хватить. У вас будет… - он оценивающе смотрит дверь, - четыре минуты». Она яростно мотает головой: «Мы не оставим вас, сэр!». «Грейнджер! – в голосе Снейпа плещется ярость. – Я приказываю вам взять портключ!». Гермиона кивает, хватает кулон и неожиданно бросается профессору на шею. Он на мгновение прижимает её к себе, потом опускает на пол, разворачивает и слегка подталкивает в сторону орденцев. Гермиона бежит туда, отчаянно жестикулирует, привлекая внимание, собирает людей вокруг себя. Снейп поворачивается к двери, достаёт из кармана пузырёк с золотистой жидкостью, смотрит на него с непонятной усмешкой на лице и выпивает одним глотком. Отброшенный пустой флакон разбивается о камни, тонкий хрустальный звук смешивается с грохотом упавшей двери…
Я обнаруживаю себя стоящим на коленях на сыром полу камеры Азкабана. Глаза Снейпа закрыты, мышцы лица подёргиваются, и кажется, будто профессор усмехается. А я… Я плачу. Я рыдаю в три ручья, как ребёнок, и вдруг чувствую, как дрожащая рука гладит меня по голове.
- Обещай, что не сдашься, Поттер.
Поднимаю заплаканное лицо.
- Обещаю, профессор.
Нарыдавшись до икоты, я перетаскиваю профессора на свою постель и сажусь рядом, а что я ещё могу сделать? Он не то спит, не то без сознания, и я даже рад этому – меня душит стыд, я совершенно не представляю, как смотреть ему в глаза после того, как я вёл себя как последняя сволочь.
Я продолжаю обследование камеры. Я не знаю, что я ищу, и Снейп тоже не знает, как выяснилось. Профессор надеется на модифицированное им самим Феликс Фелицис (вот что было в той бутылочке, оказывается!), и, по его словам, если уж нам повезло оказаться в одной камере, то должно повезти и с тем, чтобы из этой камеры убраться. Правда, нужно поторапливаться, потому что даже модифицированный вариант действует только полгода, как минимум два месяца из которых уже прошли. На этот раз Снейп восстанавливается медленнее, не до конца сросшиеся кости снова повреждены и плохо заживают в нашей сырости, поэтому профессор всё больше лежит. Глядя на то, как он, стискивая зубы и поминутно покрываясь холодным потом, цепляясь за стену добирается до отхожего места, я часто думаю, что сам я вряд ли бы обрадовался такому везению. Однажды я говорю это вслух, но Снейп только пожимает плечами: «Я ещё жив». Вот и вся философия.
Я тороплюсь, я стараюсь тратить как можно меньше времени на сон, благо смена дня и ночи здесь весьма условна – в камере всегда царит одинаковый полумрак. Снейп помогает мне по мере сил, но сил у него немного и, глядя на него, я начинаю торопиться ещё больше: почему-то мне кажется, что третьего раза он не переживёт, несмотря на всё своё везение. Профессор по-прежнему почти не разговаривает, только изредка даёт указания, но теперь наше молчание не угнетает меня. Оно не враждебное, оно какое-то… разделённое.
Он переживает третий раз. И четвёртый. Я не могу понять, откуда столько силы в этом измождённом теле. Он никогда не кричит, а стонет, только находясь в беспамятстве. Даже когда я, пытаясь хоть как-то промыть и перевязать его раны, причиняю ему невыносимую боль своими неловкими руками, Снейп только натягивается, как струна, и крепко зажмуривает глаза. Я уже почти потерял надежду и продолжаю поиски только потому, что он наблюдает за мной из своего угла чёрными, лихорадочно блестящими глазами. Профессор, по обыкновению, молчит, но его взгляд жжёт меня раскалёнными угольями, толкает в спину: «Не сдавайся, мальчишка, борись!». И я пытаюсь бороться. И я нахожу.
В тёмном углу, у самого пола мои пальцы нащупывают какие-то бороздки на одном из камней. Я наклоняюсь, пытаясь рассмотреть знаки, выцарапанные на камне, но света не хватает. Ложусь на пол, закрываю глаза и, сосредоточившись, касаюсь неровной поверхности кончиками пальцев. Снейп понимает, что я что-то обнаружил, но ничего не спрашивает, ждёт, внимательно наблюдая за моими манипуляциями. Не знаю, сколько проходит времени, но наконец меня озаряет – это буквы С и Б. Сириус Блэк! Мой крёстный, единственный за всю историю Азкабана заключённый, кому удалось сбежать отсюда без посторонней помощи! Теперь я верю в волшебную силу Фелициса, да я сейчас жизнь готов положить, чтобы научиться зельеварению! Я бросаюсь к Снейпу и рыдаю у него на груди. За эти месяцы я пролил уже море слёз, но впервые я плачу от счастья, прижимаясь к рёбрам профессора и слушая глухой, частый стук его сердца. Снейп молча гладит меня по волосам, я не вижу его лица, но убей меня Мерлин, если этот самодовольный ублюдок не улыбается.
Следующие несколько часов я осторожно ощупываю нашу драгоценность со всех сторон, пытаюсь повернуть, надавливаю на середину, углы и края, но камень упорно остаётся всего лишь камнем с инициалами моего крёстного. Снейп перебирается поближе, с интересом наблюдает за моими действиями, иногда просить повторить какое-нибудь движение. И, когда я уже готов взвыть от разочарования, вдруг отстраняет мои руки, устанавливает свои длинные пальцы с обломанными ногтями на три непонятно откуда известные ему точки, слегка надавливает, и проклятый камень поворачивается вокруг своей оси, открывая белёсый затылок с золотистыми крапинками. Снейп поспешно отдёргивает руку и удовлетворённо хмыкает. Почему в этот момент мне очень хочется двинуть его чем-нибудь тяжёлым?
Я сижу за столом. Мерлин, как это просто и как давно я этого не делал. Я и отвык уже, что можно сидеть за столом, на стуле, на диване, в кресле, а не на заплесневелом камне или куче никогда не просыхающего тряпья. Бездумно вожу рукой по столу, тихо улыбаясь, когда пальцы находят на шероховатой деревянной столешнице знакомые мелочи из прошлого. Глубокая длинная царапина – Тонкс пыталась жонглировать ножами и уронила на стол любимый тесак Молли; криво вырезанный вензель семейства Блэков – Сириус скучал на заседании Ордена; обожжённая вмятина – нежданно-негаданно взорвалась одна из хлопушек Фреда и Джорджа. Снейп сидит в уютном кресле напротив, потягивает бренди из круглого бокала, прикрыв глаза от удовольствия. Он чисто выбрит, одет в извлечённые из бесчисленных шкафов дома Блэков чёрные рубашку, брюки и туфли, и выглядит почти как обычно.
Мы второй день живём на Гриммо, 12, куда перенёс нас портал Сириуса. Квартира Ордена давно провалена, почти все защитные чары разрушены, но здесь никого нет. Наверное, это заслуга Феликс Фелицис Снейпа. Надо бы поскорее убраться отсюда, но я совершенно не представляю, куда и как, ведь у нас даже нет палочек. Возможно, у Снейпа имеются соображения по этому поводу, но со мной он, ясное дело, не делится. Вопреки обыкновению, это меня не задевает. Вчера профессор весь вечер копался то в одной, то в другой комнате старого особняка, разгребая непонятное барахло. Результат – несколько бутылочек с весьма полезными, судя по выражению его лица, зельями, и кольцо-портал на мизинце моей левой руки, которое он отдал мне со словами: «На случай, если снова окажетесь в одиночестве, Поттер». Я уверен, что у профессора, как всегда, есть план. Поэтому я просто сижу, пью чай и наслаждаюсь теплом и покоем.
Из приятных раздумий меня грубо извлекает хруст стекла. Я поднимаю глаза на Снейпа и вижу, как из судорожно сжатого кулака падают на пол осколки раздавленного бокала, щедро окрашенные кровью. Взгляд у профессора безумный, пальцы правой руки мёртвой хваткой вцепляются в левое предплечье. Прежде, чем я осознаю, что это значит, шрам опаляет волна боли, и я ощущаю, как мою душу затапливает отчаяние. Выхода нет. «Нет, нет, нет» - стучит кровь в висках. Слышу, как хрипит Снейп, вижу, как закатываются его глаза, как он обмякает в кресле, откинув назад голову. Не обращая внимания на жгучую боль во лбу, бросаюсь к профессору, хватаю его за руки, пытаюсь найти пульс на запястьях, на открытой шее, прикладываю ухо к его груди, но не слышу ничего, кроме шума собственной крови в ушах. Горло сжимается, к глазам подкатывают слёзы. Я падаю на колени, утыкаясь лбом в его предплечье, закрываю глаза и вдруг слышу в голове яростное: «Не сдавайся, мальчишка, борись!». Я вижу Снейпа: как он, почти теряя сознание при каждом движении, ползёт к воде; как закусив губу, мучительно кривясь от боли, поднимается на ноги, цепляясь за мокрые камни бескровными пальцами; как спокойно, без тени эмоций на бледном лице, выходит из камеры навстречу очередной пытке… Кольцо! Он знал, что его не отпустят…
Я начинаю подниматься с колен, чувствуя, как чёрное отчаяние переплавляется во мне в белую, слепящую ненависть. Неудержимую ненависть, рождённую из восхищения тем, кто был моим врагом так долго и так быстро успел стать другом, из любви и мучений всех, кто погиб в этой войне. Мне не нужна легиллименция, чтобы почувствовать своего истинного врага, где бы он ни был. Я не нуждаюсь в палочке, чтобы аппарировать через любые барьеры и на любое расстояние. Распрямляю плечи, уже стоя в Парадном зале Малфой-мэнора, глядя в красные глаза своего визави.
Я поднимаю руки, и сияющий поток моей ненависти, моей любви, моей и чужой боли раскалённой лавой льётся в нечеловеческое лицо с раскрытых ладоней. Вокруг слышны крики, бестолково мечутся чёрные фигурки, размахивая дурацкими палочками, я вижу вспышки заклинаний и чувствую жар моего огня. Моя магия растекается вокруг неудержимым цунами затапливая мир; где-то далеко, в подвалах банка Гринготс, рассыпая брызги тьмы, взрывается золотая чаша; стонет полуразрушенный Хогвартс, стены Выручай-комнаты обжигают раскалённые осколки диадемы Райвенкло. Боковым зрением вижу, как вспыхивает огромная змея, лежащая у Его ног. Захлёбываюсь, тону, не в силах противостоять той силе, которую сам породил, огонь впивается в шрам, из моих глаз рвётся тьма, встречается со светом ладоней и превращается в ничто. Нелепая фигура в чёрных одеждах падает с высокого изукрашенного кресла и застывает на полу сломанной куклой, - через секунду от куклы остаётся лишь пепел. Я опускаю руки. Я пуст.
Сижу на полу, прислонившись спиной к стене и обхватив колени руками. Так хоть чуть-чуть теплее, а если уткнуться в колени лбом, не видно ледяной белизны стен. Абсурд, но мне кажется, что пока я сижу именно так, я помогаю ему там, за стеной, сражаться со смертью. Слышу шорох открывающейся двери, шаги, поднимаю голову – надо мной возвышается колдомедик в белой мантии, его лицо ничего не выражает. Я стискиваю кулаки так, что ногти впиваются в ладони и встаю. Прохожу в палату, сажусь на стул возле кровати. Снейп похож на чёрно-белую колдографию – белое лицо, закрытые глаза с чёрными ресницами, белоснежные простыни, рваные угольно-чёрные мазки волос на белоснежной подушке. Еле заметно, ритмично вздымается грудь. Я беру его руку, холодные расслабленные пальцы.
- Обещайте, что не сдадитесь, профессор, пожалуйста.
Ресницы вздрагивают, открываются чёрные глаза, слегка кривятся уголки губ.
- Обещаю, Поттер.
Обычно я сижу на куче тряпья в углу, обхватив колени и прижавшись к ним лбом, просто потому, что так хоть чуть-чуть теплее. Первое время я бегал по камере, стучал кулаками в дверь, орал, швырялся миской в сквиба, раздающего пищу.
читать дальшеПотом я пытался задобрить его, разговорить, чтобы узнать хотя бы, что сталось с моими друзьями после того, как той зимней ночью нас троих, оглушённых и задыхающихся, выволокли из палатки люди в чёрных плащах и серебряных масках. Меня сразу обездвижили, - краткая аппарация,- и бросили к ногам Волдеморта. Я приготовился умереть, как герой, но Тёмный Лорд только скользнул по мне равнодушным взглядом красных нечеловеческих глаз: «Финеас и вправду знал, что говорит. В Азкабан!» С тех пор я не видел никого, кроме горбатого сквиба, толкающего по коридору скрипучую тележку с тем, что здесь называется едой. Я никогда не слышал от него ни единого звука, может, он глухонемой?
Ещё чуть позже я пытался заточить о камни край миски, чтобы перерезать себе глотку. Но миска, хоть и выглядела оловянной, оказалась тверже алмаза. К тому же, если не возвращать посудину, останешься без еды. Я продержался четыре дня, а на миске, похоже, даже не прибавилось царапин.
Теперь я почти всё время сижу. Дементоры ко мне не заглядывают, но они всегда рядом – стылая безнадёжность не оставляет даже во сне. Единственное чувство, которое позволяет не сойти с ума – это ненависть, ненависть к предателю, к убийце. Я надеюсь, что моя ненависть когда-нибудь станет настолько осязаемой, что выползет отсюда через кривое окошко и задушит его, где бы он ни был.
В последнее время в камере снова стало холоднее, наверное, на воле наступила осень. В иное утро маленькая лужица в углу моей камеры оказывается затянутой тоненькой плёночкой льда. Сегодня я впервые за много месяцев слышу звуки, отличные от неровного шарканья старого сквиба и скрипа колёс его тележки. В коридоре топают, громыхают железными дверями, я различаю грубые окрики, смех, перемешанные со стонами боли и бессвязными мольбами. Мне кажется, что я слышу знакомые голоса и, как сумасшедший, я мечусь около двери, пытаясь найти хотя бы микроскопическую щёлку, увидеть хоть что-то. Зря. Вскоре тюремщики уходят, и вновь воцаряется полная тишина. Я пытаюсь кричать, но безуспешно – может быть, толстые стены не пропускают звуков, а может, на все двери наложены чары неслышимости.
Апатия, в которой я пребывал несколько месяцев, вновь сменяется отчаянием. Я мечусь по своей клетке – пять шагов в длину, три – в ширину, - грызу собственные кулаки и даже, по-моему, в какой-то момент пытаюсь разбить себе голову о стену, не помню. Потом падаю на груду влажного тряпья, служащую мне постелью, и рыдаю, пока измученный мозг не погружается в сон. Будит меня лязг железных петель. Дверь моей камеры открывают пинком, так, что она с силой ударяется о стену, я вскакиваю, рефлекторно вжимаясь спиной в холодный камень, однако вошедшие не обращают на меня ни малейшего внимания. Двое тюремщиков втаскивают в камеру человека, который, как только его отпускают их грубые руки, валится на замызганный пол бесформенной кучей.
- Можешь считать, что ты нашёл то, что искал, мразь, - смеётся старший из охранников и с размаху ударяет лежащего сапогом. Раздаётся тошнотворный хруст ломающейся кости и сдавленный хрип. – Жри, падаль, подавись!
Эти гнусные животные весело гогочут, выходя из камеры. Безмолвный сквиб запирает дверь.
Некоторое время я наблюдаю за неожиданным соседом. Тот неподвижен, о том, что он вообще ещё жив, свидетельствует только неровное хриплое дыхание. В конце концов, я решаю посмотреть, не смогу ли я чем-нибудь помочь – хотя чем может помочь узник с пустыми руками другому узнику, - и трогаю его за плечо:
- Сэр, вы меня слышите? Кто вы? Как вас зовут?
Ответа нет. Я осторожно, надеясь, что мои неловкие движения не причинят незнакомцу лишней боли, переворачиваю его на спину. Моему взору предстаёт изорванная в клочья одежда, не скрывающая глубоких ран и ожогов на груди и животе, мертвенно-бледное лицо, искусанные в кровь губы, закрытые глаза, длинные, слипшиеся от крови и грязи чёрные волосы… Я отшатываюсь. Передо мной тяжело, с хрипом втягивая каждый глоток воздуха, лежит мой враг, тот, для кого я копил свою ненависть все эти месяцы, тот, для кого бессонными ночами я изобретал самые изощрённые способы казни, – мой бывший профессор зельеварения Северус Снейп.
Первый мой порыв - схватить эту сволочь за шею и долго, с наслаждением душить, ощущая, как хрустят под пальцами тонкие хрящи его гортани, как булькает кровь в его трахее, как дёргается в предсмертных судорогах его тело. В следующее мгновение, представив, как я расправляюсь с беспомощным человеком, я ощущаю столь сильный приступ тошноты, что едва успеваю добежать до импровизированного туалета, прежде чем меня выворачивает наизнанку. Когда мой желудок, наконец, успокаивается, я возвращаюсь на свою убогую постель и сажусь, привычно обхватив колени руками.
Проходит, наверное, около часа, Снейп не шевелится. По коридору грохочет тележка, приоткрывается бронированная заслонка смотровой щели, пропуская две миски с похлёбкой. Я съедаю свою порцию, затем, решив, что ему всё равно не надо, и профессорскую. Отправляю пустые миски обратно. Голова, отвыкшая от такого обилия впечатлений, нещадно болит, однако впервые за всё это время я чувствую себя почти счастливым: меня переполняет злобная радость, я просто фонтанирую ей, ведь злобный слизеринский ублюдок наконец-то получил по заслугам, пусть и не от меня. Возвращаясь на своё место, я вынужден обойти неподвижное тело на полу и с трудом удерживаюсь от того, чтобы изо всех сил не двинуть его ногой по рёбрам.
Лихорадочная эйфория не даёт мне уснуть, хотя, по моим расчётам, уже наступила глубокая ночь. Из мстительных видений меня вырывает донёсшийся до моих ушей глухой стон. Я смотрю на Снейпа. Он пытается приподняться, падает. Несколько минут лежит неподвижно, тяжело и неглубоко дыша, подтягивает ногу, опирается на локоть и с трудом переворачивается на бок. Судорожно кашляет, сотрясаясь всем телом и, судя по звукам, захлёбываясь собственной кровью, бессильно опускается на пол и снова затихает.
Я надеюсь, что проснувшись утром, обнаружу, что Снейп уже сдох, но он разочаровывает меня. Мало того, за ночь этот живучий гад отполз к стене и теперь полусидит, опершись спиной на сырые камни. Кажется, что он опять без сознания, но стоит мне привстать, его глаза открываются, и я слышу хриплый шёпот:
- Кто здесь?
Я подхожу, чуть наклоняюсь, нависая над ним, как он когда-то нависал надо мной на уроках и заглядываю ему в глаза. Один глаз у Снейпа полностью залит кровью, и глубокая чернота радужки на алом фоне смотрится даже ужаснее, чем его обычный свирепый взгляд. Он моргает, фокусируя взор, и шепчет:
- Поттер…
Лицо Снейпа искажается непонятной гримасой – не то усмешка, не то оскал, и он повторяет:
- Поттер.
По-моему, он пытается засмеяться, но в груди у него булькает, он хрипит и бледнеет ещё больше, хотя это и кажется невозможным. Почему-то этот смех бесит меня настолько, что я взрываюсь и ору на него, осыпая оскорблениями, выплёскивая всю ненависть, что скопилась в моей душе. Схватив Снейпа за плечи, я трясу его, ударяя головой об стену, пока не осознаю, что профессор меня уже не слышит, а в моих руках болтается безвольное тело – он снова потерял сознание. Я отбрасываю его и долго умываюсь ледяной водой, подставляя сложенные ковшиком руки под тонкую струйку, сочащуюся из-под камней.
Дни вновь становятся однообразными, только теперь у меня появилось развлечение – наблюдать за Снейпом. Первый день почти целиком он проводит в беспамятстве, периодически бредит, неразборчиво бормоча что-то сквозь стиснутые зубы, и жар от него идёт такой, что кажется, нашу камеру оборудовали печкой. В те краткие минуты, когда Снейп в сознании, он медленно, но упорно продвигается к нашему единственному источнику воды. Пару раз я замечаю, как он проводит рукой по влажным камням и облизывает пальцы, но никакого желания помогать ему у меня нет. В конце концов, именно он виноват в том, что я гнию здесь, в гибели моих друзей. Портрет бывшего директора Хогвартса Финеаса Найджелуса Блэка, который Гермиона неизвестно зачем прихватила с собой, мог донести о нашем местонахождении только Снейпу, в кабинете которого находился второй портрет. Кажется, Гермиона так и не поверила до конца, что Снейп – предатель, и взяла портрет как средство связи с ним на самый крайний случай. Досвязывалась…
К утру второго дня он добирается-таки до вожделенного угла и в течение следующих суток практически не двигается, только иногда приподнимаясь, чтобы набрать в ладонь воды и попить, и совершенно не обращая внимания, что я справляю свои естественные надобности в каком-то футе от его головы.
На третий день Снейп поднимается на ноги. Это не особенно сложное в обычных условиях действие занимает у него, по моим прикидкам, около двух часов и когда, наконец, ему удаётся выпрямиться, прислонившись к стене, у меня создаётся впечатление, что он вот-вот рухнет обратно. Стоя Снейп выглядит ещё страшнее, чем лёжа: многие раны на его теле открылись от прикосновения заскорузлого тряпья, служащего профессору одеждой, и кровоточат, левая рука висит плетью. Вдобавок, у него явно сломано несколько рёбер, потому что дышит он очень осторожно и неглубоко. Но, несмотря на, казалось бы, мало совместимый с жизнью внешний вид, профессор стоит и даже умудряется по стеночке дойти до миски с едой. Правда, на этом силы Снейпа, похоже, истощаются, он сползает по стене на пол и остаётся недвижим до самого вечера. В душе моей против желания начинает зарождаться восхищение этим необычайным человеком, его волей к жизни – я абсолютно уверен: на его месте я скорее всего так бы и умер на грязном полу посередине камеры, не сдвинувшись ни на дюйм.
Тюремная жизнь течёт своим чередом. Снейп учится ходить, сначала опираясь на стену всем телом, потом придерживаясь за неё рукой. На пятый день из остатков того, что когда-то было его мантией, профессор, при помощи здоровой руки и зубов, сооружает себе повязку. Перед тем, как поместить туда сломанную руку, он долго сидит в углу и что-то делает с собственной кистью и предплечьем, шипя сквозь зубы не хуже змеи Волдеморта и периодически закрывая глаза и откидываясь к стене, чтобы передохнуть. Несколько раз я явственно слышу хруст сдвигаемых костей, и от этого звука мой желудок скручивается узлом и настойчиво пытается избавиться от своего скудного содержимого. К моменту окончания мазохистской экзекуции цвет лица у Снейпа нежно-зелёный, на лбу – крупные капли пота, но в глазах отсвечивает удовлетворение. Подозреваю, что цвет моего лица не сильно отличается от снейповского.
В один из дней Снейп подходит к двери во время раздачи ужина и что-то негромко говорит старику-разносчику. И, - у меня глаза на лоб полезли от удивления, - сквиб, которого я считал глухонемым, отвечает! Неохотно, односложно, но отвечает! Через какое-то время он притаскивает в нашу камеру ветхий матрас, набитый гнилой соломой и драную, давно потерявшую цвет и форму шерстяную мантию. Мантия велика Снейпу, по крайней мере, на три размера, но в наших условиях это даже плюс. Я изумлён настолько, что полночи верчусь на своём скудном ложе, не в силах уснуть.
Как только у Снейпа появляется достаточно сил, чтобы уверенно держаться на ногах, он начинает методично исследовать нашу камеру, внимательно рассматривая каждый камень. Кое-где он задерживается, стирает многолетний налёт плесени, ощупывает и чуть ли не обнюхивает своим знаменитым носом какой-нибудь участок стены, по виду вроде бы совершенно не отличающийся от других. Как-то ночью, дождавшись, пока он уснёт, я долго разглядываю один из таких камней, но ничего интересного не обнаруживаю.
Меня Снейп просто не замечает. Когда я, вконец ошалев от одиночества, пытаюсь обратиться к нему с вопросом, он игнорирует меня, как до этого «глухонемой» сквиб. Я кричу, размахиваю руками, пытаюсь вставать у него на пути – он, с абсолютно непроницаемым лицом глядя сквозь меня, аккуратно обходит препятствие и продолжает заниматься своими непонятными исследованиями. Моя, затихшая было, ненависть вновь поднимает голову. Однажды я слышу, как Снейп разговаривает во сне. Кричит во сне он регулярно, да и я, наверное, не реже, а вот членораздельную речь я слышу впервые. «Грейнджер, - говорит он отчётливо, и я подпрыгиваю на постели, - я приказываю вам взять портключ». И всё. Мои мысли пускаются вскачь. Неужели он встречался с Гермионой после того, как нас захватили?
Я решаю, что найду способ вытрясти из него всё, что он знает о судьбе моих друзей, но не тут-то было. Снейп по-прежнему не видит меня в упор. Я прошу, угрожаю, умоляю, даже становлюсь перед старым козлом на колени и плачу – ничего не помогает. Когда грёбаный профессор в сотый раз пропускает мимо ушей мой прямой вопрос, я бью его кулаком так, что он отлетает к стене. Этот ублюдок даже не изменяется в лице, проводит по рассечённой губе пальцами, смотрит на измазавшую их кровь, поднимается и молча идёт умываться. Не знаю, почему я не убил его, просто не знаю.
По моим ощущениям, проходит примерно месяц, когда в нашу камеру вновь врываются те два здоровенных борова и забирают Снейпа. Я мечусь по камере, раздираемый противоречивыми чувствами: одна часть меня надеется, что этой сволочи пришёл конец, а другая готова лезть на стену от отчаяния и перспективы возвращения проклятого одиночества. Хотя скользкий гад упорно отказывается меня замечать, он всё равно остаётся живым человеком, который дышит, ест, двигается рядом и от этого становится хоть немного легче. И я старательно загоняю поглубже нелепую мысль: я боюсь за Северуса Снейпа!
К вечеру Снейпа возвращают. Опять без сознания. Видимых ран на этот раз нет, зато кожа сплошь покрыта звёздочками лопнувших сосудов, а мышцы скручены в тугие жгуты. То и дело его выворачивают судороги, профессор бьётся затылком о каменный пол и в который раз прокусывает насквозь нижнюю губу, по подбородку стекают тонкие алые струйки, теряясь в отросшей чёрной с проседью щетине. Я знаю, что с ним: его пытали Круциатусом долго, тщательно и со вкусом. От такого сошли с ума родители Невилла. Я ловлю себя на том, что ужасно боюсь, что Снейп сойдёт с ума и мне придётся существовать в одной камере с безумцем, бегаю вокруг извивающегося на полу тела и абсолютно не представляю, что же мне теперь делать.
Постепенно судороги становятся реже, хотя сведённые мышцы всё равно не расслабляются до конца. Потом он открывает глаза – бездонные чёрные колодцы, наполненные болью. Я становлюсь на колени рядом с профессором и безуспешно пытаюсь поймать его взгляд – есть ли там хоть искорка разума? Похоже, он меня не видит. Я, впервые в жизни горько сожалея о том, что не владею легиллименцией, наклоняюсь ниже, всматриваясь в глубину его зрачков. Говорят, что если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на тебя.* Я чувствую внезапное головокружение и падаю, падаю…
…Роскошный особняк, зелёные с серебром портьеры, витиеватые вензеля с буквой М. Малфой-мэнор? Коридор, увешанный портретами, напротив одного из них стоит Малфой-старший. «Долго же ты думал, Финеас». «Ты же знаешь, Люциус, для нас, портретов, почти невозможно обойти прямой запрет директора»…
…Сумрачное подземелье, факелы с магическим пламенем, серебряные кольца-держатели с тем же вензелем, что и портьеры наверху. Дверь одной из камер открыта, в дальнем углу сгрудились оборванные тени. Мелькает рыжая макушка Рона, или показалось?! «Что-то я не вижу Поттера, Люциус, опять упустили мальчишку?» - в бархатном голосе Снейпа – язвительная насмешка. «Ищещь своего подопечного? Я думал, ты умнее, Северус» - нескрываемое торжество в серых глазах сменяется удивлением, навсегда запечатлённым в них зелёной вспышкой…
…Бой в коридорах Хогвартса. Окровавленный Люпин с трудом отражает атаки троих Пожирателей Смерти, прикрывая спиной нишу, в которой сжались двое перепуганных мальчишек. Двое незнакомых волшебников сражаются спиной к спине, оба уже не единожды ранены. Откуда-то сверху падает чёрный вихрь, отбрасывает троицу, нападающую на оборотня, превращается в разъярённого Снейпа. Я содрогаюсь – таким я его ещё не видел. И, надеюсь, не увижу никогда. Все фирменные свирепые взгляды, насмерть поражающие первокурсников – просто ласковая улыбка по сравнению с тем, что написано сейчас на его лице. Древний замок помогает своему директору изо всех сил: на голову нападающим сыплются камни, доспехи покидают свои ниши и становятся на пути Пожирателей, но тех намного больше и остатки почти разгромленного Ордена Феникса продолжают отступать, огрызаясь из последних сил…
…Выручай-комната. Тонкс рыдает над бесчувственным телом Ремуса Люпина. Широко открытые мёртвые глаза Минервы МакГонагалл. Около двух десятков перемазанных в пыли и крови детей и взрослых толпятся у дальней стены, держа наготове палочки. Дверь сотрясается от ударов снаружи, вот-вот рухнет. Голос Снейпа перекрывает какофонию криков: «Грейнджер, ко мне!» Подбегает растрёпанная, заплаканная Гермиона, Снейп достаёт из кармана мантии серебряный кулон на длинной цепочке, протягивает ей. – «Соберите всех. Цепочка длинная, должно хватить. У вас будет… - он оценивающе смотрит дверь, - четыре минуты». Она яростно мотает головой: «Мы не оставим вас, сэр!». «Грейнджер! – в голосе Снейпа плещется ярость. – Я приказываю вам взять портключ!». Гермиона кивает, хватает кулон и неожиданно бросается профессору на шею. Он на мгновение прижимает её к себе, потом опускает на пол, разворачивает и слегка подталкивает в сторону орденцев. Гермиона бежит туда, отчаянно жестикулирует, привлекая внимание, собирает людей вокруг себя. Снейп поворачивается к двери, достаёт из кармана пузырёк с золотистой жидкостью, смотрит на него с непонятной усмешкой на лице и выпивает одним глотком. Отброшенный пустой флакон разбивается о камни, тонкий хрустальный звук смешивается с грохотом упавшей двери…
Я обнаруживаю себя стоящим на коленях на сыром полу камеры Азкабана. Глаза Снейпа закрыты, мышцы лица подёргиваются, и кажется, будто профессор усмехается. А я… Я плачу. Я рыдаю в три ручья, как ребёнок, и вдруг чувствую, как дрожащая рука гладит меня по голове.
- Обещай, что не сдашься, Поттер.
Поднимаю заплаканное лицо.
- Обещаю, профессор.
Нарыдавшись до икоты, я перетаскиваю профессора на свою постель и сажусь рядом, а что я ещё могу сделать? Он не то спит, не то без сознания, и я даже рад этому – меня душит стыд, я совершенно не представляю, как смотреть ему в глаза после того, как я вёл себя как последняя сволочь.
Я продолжаю обследование камеры. Я не знаю, что я ищу, и Снейп тоже не знает, как выяснилось. Профессор надеется на модифицированное им самим Феликс Фелицис (вот что было в той бутылочке, оказывается!), и, по его словам, если уж нам повезло оказаться в одной камере, то должно повезти и с тем, чтобы из этой камеры убраться. Правда, нужно поторапливаться, потому что даже модифицированный вариант действует только полгода, как минимум два месяца из которых уже прошли. На этот раз Снейп восстанавливается медленнее, не до конца сросшиеся кости снова повреждены и плохо заживают в нашей сырости, поэтому профессор всё больше лежит. Глядя на то, как он, стискивая зубы и поминутно покрываясь холодным потом, цепляясь за стену добирается до отхожего места, я часто думаю, что сам я вряд ли бы обрадовался такому везению. Однажды я говорю это вслух, но Снейп только пожимает плечами: «Я ещё жив». Вот и вся философия.
Я тороплюсь, я стараюсь тратить как можно меньше времени на сон, благо смена дня и ночи здесь весьма условна – в камере всегда царит одинаковый полумрак. Снейп помогает мне по мере сил, но сил у него немного и, глядя на него, я начинаю торопиться ещё больше: почему-то мне кажется, что третьего раза он не переживёт, несмотря на всё своё везение. Профессор по-прежнему почти не разговаривает, только изредка даёт указания, но теперь наше молчание не угнетает меня. Оно не враждебное, оно какое-то… разделённое.
Он переживает третий раз. И четвёртый. Я не могу понять, откуда столько силы в этом измождённом теле. Он никогда не кричит, а стонет, только находясь в беспамятстве. Даже когда я, пытаясь хоть как-то промыть и перевязать его раны, причиняю ему невыносимую боль своими неловкими руками, Снейп только натягивается, как струна, и крепко зажмуривает глаза. Я уже почти потерял надежду и продолжаю поиски только потому, что он наблюдает за мной из своего угла чёрными, лихорадочно блестящими глазами. Профессор, по обыкновению, молчит, но его взгляд жжёт меня раскалёнными угольями, толкает в спину: «Не сдавайся, мальчишка, борись!». И я пытаюсь бороться. И я нахожу.
В тёмном углу, у самого пола мои пальцы нащупывают какие-то бороздки на одном из камней. Я наклоняюсь, пытаясь рассмотреть знаки, выцарапанные на камне, но света не хватает. Ложусь на пол, закрываю глаза и, сосредоточившись, касаюсь неровной поверхности кончиками пальцев. Снейп понимает, что я что-то обнаружил, но ничего не спрашивает, ждёт, внимательно наблюдая за моими манипуляциями. Не знаю, сколько проходит времени, но наконец меня озаряет – это буквы С и Б. Сириус Блэк! Мой крёстный, единственный за всю историю Азкабана заключённый, кому удалось сбежать отсюда без посторонней помощи! Теперь я верю в волшебную силу Фелициса, да я сейчас жизнь готов положить, чтобы научиться зельеварению! Я бросаюсь к Снейпу и рыдаю у него на груди. За эти месяцы я пролил уже море слёз, но впервые я плачу от счастья, прижимаясь к рёбрам профессора и слушая глухой, частый стук его сердца. Снейп молча гладит меня по волосам, я не вижу его лица, но убей меня Мерлин, если этот самодовольный ублюдок не улыбается.
Следующие несколько часов я осторожно ощупываю нашу драгоценность со всех сторон, пытаюсь повернуть, надавливаю на середину, углы и края, но камень упорно остаётся всего лишь камнем с инициалами моего крёстного. Снейп перебирается поближе, с интересом наблюдает за моими действиями, иногда просить повторить какое-нибудь движение. И, когда я уже готов взвыть от разочарования, вдруг отстраняет мои руки, устанавливает свои длинные пальцы с обломанными ногтями на три непонятно откуда известные ему точки, слегка надавливает, и проклятый камень поворачивается вокруг своей оси, открывая белёсый затылок с золотистыми крапинками. Снейп поспешно отдёргивает руку и удовлетворённо хмыкает. Почему в этот момент мне очень хочется двинуть его чем-нибудь тяжёлым?
Я сижу за столом. Мерлин, как это просто и как давно я этого не делал. Я и отвык уже, что можно сидеть за столом, на стуле, на диване, в кресле, а не на заплесневелом камне или куче никогда не просыхающего тряпья. Бездумно вожу рукой по столу, тихо улыбаясь, когда пальцы находят на шероховатой деревянной столешнице знакомые мелочи из прошлого. Глубокая длинная царапина – Тонкс пыталась жонглировать ножами и уронила на стол любимый тесак Молли; криво вырезанный вензель семейства Блэков – Сириус скучал на заседании Ордена; обожжённая вмятина – нежданно-негаданно взорвалась одна из хлопушек Фреда и Джорджа. Снейп сидит в уютном кресле напротив, потягивает бренди из круглого бокала, прикрыв глаза от удовольствия. Он чисто выбрит, одет в извлечённые из бесчисленных шкафов дома Блэков чёрные рубашку, брюки и туфли, и выглядит почти как обычно.
Мы второй день живём на Гриммо, 12, куда перенёс нас портал Сириуса. Квартира Ордена давно провалена, почти все защитные чары разрушены, но здесь никого нет. Наверное, это заслуга Феликс Фелицис Снейпа. Надо бы поскорее убраться отсюда, но я совершенно не представляю, куда и как, ведь у нас даже нет палочек. Возможно, у Снейпа имеются соображения по этому поводу, но со мной он, ясное дело, не делится. Вопреки обыкновению, это меня не задевает. Вчера профессор весь вечер копался то в одной, то в другой комнате старого особняка, разгребая непонятное барахло. Результат – несколько бутылочек с весьма полезными, судя по выражению его лица, зельями, и кольцо-портал на мизинце моей левой руки, которое он отдал мне со словами: «На случай, если снова окажетесь в одиночестве, Поттер». Я уверен, что у профессора, как всегда, есть план. Поэтому я просто сижу, пью чай и наслаждаюсь теплом и покоем.
Из приятных раздумий меня грубо извлекает хруст стекла. Я поднимаю глаза на Снейпа и вижу, как из судорожно сжатого кулака падают на пол осколки раздавленного бокала, щедро окрашенные кровью. Взгляд у профессора безумный, пальцы правой руки мёртвой хваткой вцепляются в левое предплечье. Прежде, чем я осознаю, что это значит, шрам опаляет волна боли, и я ощущаю, как мою душу затапливает отчаяние. Выхода нет. «Нет, нет, нет» - стучит кровь в висках. Слышу, как хрипит Снейп, вижу, как закатываются его глаза, как он обмякает в кресле, откинув назад голову. Не обращая внимания на жгучую боль во лбу, бросаюсь к профессору, хватаю его за руки, пытаюсь найти пульс на запястьях, на открытой шее, прикладываю ухо к его груди, но не слышу ничего, кроме шума собственной крови в ушах. Горло сжимается, к глазам подкатывают слёзы. Я падаю на колени, утыкаясь лбом в его предплечье, закрываю глаза и вдруг слышу в голове яростное: «Не сдавайся, мальчишка, борись!». Я вижу Снейпа: как он, почти теряя сознание при каждом движении, ползёт к воде; как закусив губу, мучительно кривясь от боли, поднимается на ноги, цепляясь за мокрые камни бескровными пальцами; как спокойно, без тени эмоций на бледном лице, выходит из камеры навстречу очередной пытке… Кольцо! Он знал, что его не отпустят…
Я начинаю подниматься с колен, чувствуя, как чёрное отчаяние переплавляется во мне в белую, слепящую ненависть. Неудержимую ненависть, рождённую из восхищения тем, кто был моим врагом так долго и так быстро успел стать другом, из любви и мучений всех, кто погиб в этой войне. Мне не нужна легиллименция, чтобы почувствовать своего истинного врага, где бы он ни был. Я не нуждаюсь в палочке, чтобы аппарировать через любые барьеры и на любое расстояние. Распрямляю плечи, уже стоя в Парадном зале Малфой-мэнора, глядя в красные глаза своего визави.
Я поднимаю руки, и сияющий поток моей ненависти, моей любви, моей и чужой боли раскалённой лавой льётся в нечеловеческое лицо с раскрытых ладоней. Вокруг слышны крики, бестолково мечутся чёрные фигурки, размахивая дурацкими палочками, я вижу вспышки заклинаний и чувствую жар моего огня. Моя магия растекается вокруг неудержимым цунами затапливая мир; где-то далеко, в подвалах банка Гринготс, рассыпая брызги тьмы, взрывается золотая чаша; стонет полуразрушенный Хогвартс, стены Выручай-комнаты обжигают раскалённые осколки диадемы Райвенкло. Боковым зрением вижу, как вспыхивает огромная змея, лежащая у Его ног. Захлёбываюсь, тону, не в силах противостоять той силе, которую сам породил, огонь впивается в шрам, из моих глаз рвётся тьма, встречается со светом ладоней и превращается в ничто. Нелепая фигура в чёрных одеждах падает с высокого изукрашенного кресла и застывает на полу сломанной куклой, - через секунду от куклы остаётся лишь пепел. Я опускаю руки. Я пуст.
Сижу на полу, прислонившись спиной к стене и обхватив колени руками. Так хоть чуть-чуть теплее, а если уткнуться в колени лбом, не видно ледяной белизны стен. Абсурд, но мне кажется, что пока я сижу именно так, я помогаю ему там, за стеной, сражаться со смертью. Слышу шорох открывающейся двери, шаги, поднимаю голову – надо мной возвышается колдомедик в белой мантии, его лицо ничего не выражает. Я стискиваю кулаки так, что ногти впиваются в ладони и встаю. Прохожу в палату, сажусь на стул возле кровати. Снейп похож на чёрно-белую колдографию – белое лицо, закрытые глаза с чёрными ресницами, белоснежные простыни, рваные угольно-чёрные мазки волос на белоснежной подушке. Еле заметно, ритмично вздымается грудь. Я беру его руку, холодные расслабленные пальцы.
- Обещайте, что не сдадитесь, профессор, пожалуйста.
Ресницы вздрагивают, открываются чёрные глаза, слегка кривятся уголки губ.
- Обещаю, Поттер.
@темы: мои фики, гп и иже с ним
-
-
16.03.2014 в 03:42-
-
16.03.2014 в 10:07